Курьер из Гамбурга - Нина Соротокина

– Скажите, как вас зовут, тогда отдам.

– Прошу вас, сударь, нам нельзя…

– Разговаривать нельзя? Но имя-то свое назвать можно?

– Наталья.

– Ну вот и славно, мадемуазель Натали. А фамилия? Есть же у вас фамилия, – и добавил после малой паузы, – если вы здесь учитесь.

Последнее замечание отрезвило девушку. Понятное дело, бесфамильные дети крепостных здесь не учились. А она-то, дура, отвечая на его вопросы, вообразила, что он принимает ее за барышню. В глазах незнакомца она была всего лишь вольной, и не более.

– А почему ты не спрашиваешь, как меня зовут? – спросил он, вдруг переходя на «ты».

Наталья изогнулась и ловко вырвала из рук незнакомца книгу, и тут же бросилась бежать. Кто бы мог предположить, что он броситься за ней? Незнакомец нагнал ее у самого госпиталя. Перед тем как захлопнуть перед его носом дверь, Наталья, сколько она потом корила себя за это, крикнула ему в лицо:

– Прозорова моя фамилия!

Прежде чем войти в камору матери-настоятельницы, Наталья долго стояла, прислонившись к стене. Надо утишить дыхание и придать лицу спокойное, бесстрастное выражение. Кажется, отдышалась. Ну, Господи благослови! Только бы никто из монахинь не заметил, как бежал за ней по парку прыткий молодой человек.

Вы не поверите, господа, но была и третья встреча, которую и встречей не назовешь, так только, перегляд и волненье до беспамятства. Наталья чувствовала, знала, что пришлась по сердцу незнакомцу. А случилось все так. В воскресный день в круглой зале намечалось важное представление, на котором должны были присутствовать великий князь Павел Петрович с великой княгиней. К представлению готовились давно, но о посещении важных гостей узнали все-то за два дня. А тут как на грех одна из классных дам заболела, другая уехала хоронить богатую родственницу. Словом, случился недостаток рук, и Наталью вместе с двумя воспитанницами Мещанского училища взяли помогать юным артисткам в переодевании.

Наталья увидела «своего кареглазого» еще когда он подходил к зданию. Рядом с ним вышагивал долговязый, худенький юноша в круглой шляпе. Она так и замерла у окна, и чудо, он почувствовал ее взгляд и тоже поднял голову. Как с высоты второго этажа он рассмотрел ее лицо, не понятно, но он не только узнал Наталью, но и явно обрадовался ей, а потом поклонился и рукой помахал в знак приветствия. Она так переволновалась, что спряталась за штору.

Потом, когда представление уже началось, Наталья на цыпочках подошла к двери в круглую залу. В щель мало что увидишь, но ей повезло. Не только кареглазый попал в поле ее обзора, но и спутник его был отлично виден. Откуда мне знакомо его лицо? – размышляла девушка. Почему-то вспоминалась ночь, и пламя свечи, и неровные блики на стене. Батюшки, да это же Глафира, жиличка маменькина! Вот, значит, как она выглядит в мужском платье! А вполне прилично, даже и не заподозришь, что она не мужчина.

Наталью так поразило это открытие, что она испугалась и слишком громко захлопнула дверь. А потом смеялась над собой – чего переполошилась? Надо было подольше посмотреть на этих двух, как они ведут себя, как общаются. Сама мысль, что кареглазый вовлечен в круг людей, имеющих прямое отношение к ее родному дому, взволновала ужасно. Словно сама судьба подсказывала, что не зря она сталкивает их вместе и что эти три случайные встречи имеют продолжение.

Через две недели, а может, и того больше, Варя изловила Наталью на прогулке, увлекла ее за кусты сирени и, глотая от счастья окончания слов, зашептала в ухо:

– Сюрприз, ах какой сюрприз!

– От кого сюрприз-то?

– От фата-морганы. Вообрази, на спектакле, оказывается, был Федор Георгиевич, и отгадай, друг мой Наташенька, с кем он сюда приехал?

Наталье ничего не надо было отгадывать, она и так все поняла.

– С Глафирой, моей Глафирой. Ну, ни сказка ли? Моя Глаша прелесть. Она нарочно познакомилась с Бакуниным, чтобы меня потом с ним подружить. Или нет, не так… все это мои фантазии. Она хочет проверить, правильный ли я сделала выбор. В письме о месье Бакунине всего пару слов, а больше все обо мне. Глаша такая деликатная! Пишет, что я выглядела в балете отлично, что мне аплодировал весь зал, и сам великий князь изволил несколько раз всплеснуть руками. Ну все. Я побежала. И устрой, чтоб мы ночью увиделись. Ах, как хочется поговорить.

И что Наталья теперь ей скажет? Что их общему возлюбленному грозит смертельная опасность? Нет. Такая новость благородной Вареньке не под силу.

Письмо матери об опасности, грозящей Бакунину, взволновало Наталью гораздо меньше, чем сбивчивый Варин рассказ. Какие там могут быть заговоры, вздор какой! Зачем чиновнику Иностранной коллегии и секретарю самого Панина ввязываться в сомнительные противоправные сообщества. Это явная глупость. Нелепая накладка и чье-то дурное воображение. А вот опознание кареглазого, которого Варя разом снабдила и именем, и статусом, и подробностями жизни, и даже титлом – жених, обожгло, как брызнувший с горячей сковороды жир.

Хотя какая сковорода, какой огнь и пламень? Акстись, девушка! Как будто ты раньше не понимала, что мечты твои о красавце барине наивны и беспочвенны? Но мечтать нам никто не может запретить. Раньше это была только ее тайна, а тут на нее и покусились, словно кто-то властно влез в ее сон и принялся распоряжаться – пойди туда, сделай то-то.

Наталья была трезвым человеком и умела посмотреть на жизнь практически, а потому до времени решила ничего не предпринимать. Жизнь сама шепнет ей подсказку. А пока очерченный ей круг стал совсем маленьким, тесным, как рублевик, и все они на нем топчутся. Будь у нее возможность бороться с Варей за Федора Бакунина, она бы не уступила. Но судьба-проказница подшутила над ней, сыграла в кошки-мышки. Но мышью она быть отказывается. Она и дальше будет слушать пресный Варин лепет про обожаемого жениха, и будет складывать ее секреты в своей памяти, как чистое белье в сундук, и виду не подаст, что ей это неприятно. А пока надо поговорить с матерью.

Архип был верен своему обещанию. Через три дня поздним вечером он дал ключ от заветной калитки. Наталья загодя договорилась с классной, что переночует у монахинь при госпитале, размещенном в дальнем флигеле у западной стены. От этого флигеля до калитки было рукой подать. Монахини любили девушку, она была отличной помошницей во всех работах – послушаниях, случалось, что и за больными ходила, и кашеварила, если просили. Матушка-настоятельница, глядя на Наталью, не раз говорила то ли с укоризной, то ли с сочувствием: